ЗАВТРАК В КОМПАНИИ С ЕНОТОМ

В просторном заливе Инглиш-Бей на рейде ждали очереди на разгрузку торговые суда со Всего света, ходили прогулочные яхты и морские трамвайчики. В стороне от главного фарватера соревновались любители виндсерфинга. Иногда нас обгоняли на водных мотоциклах отчаянные водные рокеры, привлеченные невиданным здесь никогда поморским кочем. В небе над заливом кружили небольшие частные самолетики. В такой обстановке мы подходили к одному из самых красивых городов Канады — Ванкуверу. С палубы нашего коча были видны набережные со стройными рядами небоскребов, с банками, офисами, магазинами и кварталами жилых домов, живописно расположенными на холмистой местности с буйной растительностью.
Но запомнился мне Ванкувер не своеобразием своего облика, не сказочным местом расположения, не обилием красивых товаров в магазинах, даже не встречами с интересными людьми, а совсем, совсем другим. Но об этом несколько позже.

Морской исторический музей, по приглашению которого мы прибыли в Ванкувер, выделил нам удобную стоянку среди десятка старинных судов. Здесь были и паровой катер, и парусно-моторная шхуна, ходившая в начале века во льды Арктики, и старинный паровой буксир, и даже огромная, ярко раскрашенная пирога североамериканских индейцев. Наш коч хорошо вписался в эту компанию и был для нее как бы дедушкой, так как представлял точную копию поморского судна ХVII-ХVIII веков.

Надо сказать, что в Ванкувере я много снимал для своего будущего фильма о нашей экспедиции и, к величайшему своему изумлению, в этом огромном городе, с миллионным населением, с кипучей шумной жизнью обнаружил разнообразный животный мир. Раньше я считал, что животные в мегаполисах — это нонсенс. Особенно в шумных американских городах. Не могу забыть своего первого впечатления, когда я с кинокамерой поднялся на скоростном лифте на 110-й этаж Международного торгового центра в Нью-Йорке и глянул вниз. Кругом, насколько хватало глаз, не было видно ни деревца — только камень, бетон, металл и стекло. На улицах среди домов — муравейники машин. Настоящему муравью пробежать здесь места не найдется, не говоря уже о животных покрупнее.

Позже я побывал с камерой на небоскребах других городов США и Канады, и утвердился в мнении, что города каменных джунглей подписали смертный приговор своей экологии, своему животному миру. Исключение составляет Ванкувер.

Мое знакомство с фауной, этого города началось необычным образом. Утром, на второй день нашего пребывания в Ванкувере, я решил поснимать прямо с причала, где стоял наш коч, панорамы города. Поставил кинокамеру на штатив, навел объектив на противоположную набережную, где возвышались ряды небоскребов, включил камеру и повел панораму с этих гигантов на набережную, где бежали красивые автомобили. С набережной, не выключая камеры, перевел панораму на берег залива и неожиданно увидел через объектив какие-то небольшие комочки, похожие на уток. Я наехал объективом на более крупный план и не поверил своим глазам: на песке возле воды сидела довольно крупная стая канадских гусей. Я легко узнал их, потому как не раз гонялся за ними с кинокамерой у нас на Чукотке, куда канадские гуси изредка прилетают. Крупно тогда мне так и не удалось снять эту осторожную птицу.

Дикие канадские гуси в Ванкувере?! Эти прирожденные стайеры, способные покрывать в полете огромные дистанции! Как они оказались в шумном городе? Для меня это было загадкой. Немного подумав, я решил, что, очевидно, в стае много молодых птиц, и стая, пролетев слишком большое расстояние и устав, вынуждена была сесть для отдыха в черте города.

Случай сам шел мне в руки. Не мешкая, я снял камеру со штатива и, прихватив легкий нагрудный штатив, побежал по мосту на противоположный берег. Минут через двадцать я уже был на набережной вблизи дикого пляжа, где по-прежнему спокойно сидели гуси.

Прячась за выброшенные морем коряги и редкие кустики, я подобрался к ним совсем близко. Помня, как трудно давалась мне подобная съемка на нашем Севере, я старался двигаться очень осторожно, не поднимая высоко головы и почти не дыша. Наконец переполз к последней, разделявшей нас коряге. От меня до птиц оставалось какие-нибудь 8 - 10 метров. Гуси словно не хотели меня замечать. Они гуляли по песку, чистили свои перья клювами, иногда щипали травку, а некоторые, как мне показалось, двигались в мою сторону.

Я так увлекся съемкой, что не сразу почувствовал, что меня кто-то дергает за штанину. Оглянулся и застыл от удивления. Несколько крупных густей незаметно обошли меня сзади и сейчас разглядывали с явным интересом. А один, самый нахальный, дергал за штанину. Он либо проверял прочность моих фирменных джинсов, либо надеялся таким образом выпросить подачку. Я ничего не мог понять: передо мной явно были дикие гуси. Но почему они не испытывают здесь страха перед человеком?

Дождавшись, когда стая поднялась и полетела над заливом, я снял на прощанье птиц в полете и пошел вдоль набережной в сторону Стенли-парка. Я шел мимо зеленых лужаек и стоянок легковых машин, удивляясь тому, что видел: через каждые двести-триста метров встречал одну за другой стаи гусей, свободно разгуливающих на лужайках, спортивных площадках, возле припаркованных автомашин и не обращавших внимания на снующих мимо пешеходов. Помню, мальчишки-школьники гонялись за ними. Гуси убегали от них, не желая улетать. Им явно здесь нравилось...

Через полчаса я вошел в Стенли-парк. Собственно, я даже не сразу понял, что давно иду по парку. Парки здесь не такие как у нас, например, в Москве парк Горького или Сокольники, где обязательно есть забор, ворота... — то есть обозначенная территория. А здесь ничего такого нет, нет самого момента перехода из города в парк; пять минут езды от знаменитого центра Ванкувера — Даунтауна с небоскребами, и ты среди вековых деревьев. Разве что Стенли-парк расположен на своеобразном полуострове, окруженном с трех сторон водой и дорогой, идущей по периметру всего парка...

Не успел я войти в парк, как дорогу мне перебежали косули и зверьки с пушистыми хвостами, подобные нашим хорькам. Здесь их называют скунсами. Потом я заметил, что идущие мне навстречу люди, улыбаясь, показывают на мою кинокамеру, которую я нес на плече. Я взглянул на камеру и ахнул: на ней, как ни в чем не бывало, сидела и грызла орех черная каролинская белка. В своей черной серебрившейся шубке она была очень красива. Но почему она выбрала именно мою кинокамеру в качестве обеденного стола, я сразу понять не мог. Потом подумал: видимо, здесь белке было спокойнее за свой орех, который на земле могли у нее отобрать шустрые товарки, которых в парке было видимо-невидимо.

Позже я узнал, что каролинская белка не всегда бывает черной. В основном ее цвет — серый. И мне повезло, я попал в Ванкувер, когда каролинская белка меняла одежду.

Покончив с орехом, белка спрыгнула с камеры и побежала в чащу, а по земле меня уже сопровождало еще несколько таких же белок. Так я дошел до маленького кафе под открытым небом. Оно было устроено на небольшой площадке перед лесом и косогором, из которого бил лесной ключ с прохладной водой. Пять-шесть столиков, не более, уютно и свежо. Я сел за крайний к лесу столик, заказал себе булочку с обжаренной сарделькой и кофе, осмотрелся.

Приветливая хозяйка кафе принесла все, что я просил, и я уже приготовился приняться за еду, когда неожиданно все белки до единой быстро исчезли на высоких деревьях. Что-то потревожило их. Я подумал, что бы это могло быть, и увидел, как из ближайших кустов вышел красивый американский енот-полоскун. Здесь их называют рэккун.

За самцом вышла самка. Она была такая же красивая в своей осенней полосатой шубке, но только чуть меньше. Глаза мои еще более округлились от удивления, когда за родителями из леса вышли еще трое енотов-малышей. Вся семья чувствовала себя совершенно спокойно, несмотря на присутствие человека.

Енот-самец подошел ко мне, привстал на задних лапах и положил передние пушистые лапки с длинными коготками мне на колени. Затем потянул носом, пытаясь понять, что же лежит у меня на столе. Я дал еноту половину своей сардельки. Он взял ее с достоинством, но есть сразу не стал, а понес в лапках к ключу и, старательно пополоскав в воде, съел. Тоже самое проделала мамаша-енотиха. Она получила вторую половину сардельки и тоже съела после того, как пополоскала ее. Булочка моя досталась малышам. Я остался без завтрака, но зато в память об этой семейке у меня остались чудные цветные фотографии.

Позже, когда я показывал их в Москве в зоологическом музее специалистам, мне пояснили, откуда у енота по прозвищу полоскун привычка мыть еду. Оказалось, основная пища этого вида енотов — моллюски, крабы, червяки, лягушки, которых еноту приходится добывать в далеко не чистой среде. Оттуда и рефлекс смывать грязь. Но почему енот ополаскивает даже чистую сардельку? Возможно, отбивает водой чужой запах, а может, инстинкт подсказывает ему, что мокрая пища лучше усваивается...

Когда еноты ушли, я пошел погулять по парку и вышел к набережной. Здесь, в воде, были владения водоплавающих птиц. Сотни птиц — утки разных видов, лебеди, серые цапли и, конечно, мои знакомые — канадские гуси. Люди фотографировали птиц, а иногда и фотографировались с ними сами, катаясь на лодках. Это была идиллия взаимной любви. Никто никого не гонял и никто ни на кого не кричал. Не забуду Московский зоопарк с обилием на грязном пруду чахлых водоплавающих птиц с подрезанными крыльями, чтобы не улетели. Помню, я подлез поближе, чтобы снять крупным планом двух лебедей, так на меня накричали служители зоопарка, как будто я совершил государственное преступление.

Стенли-парк в Ванкувере — тот же зоопарк, только животным и людям здесь дышится легко, и никто не подрезает птицам крылья: хотят — улетают, хотят — прилетают. Краем глаза я заметил, что навстречу мне по парапету семенит какая-то птичка. Я повернул голову и увидел, что вплотную ко мне подошел красивый темно-серый скворец в белую крапинку. Его совершенно не смущали ни люди, ни другие крупные птицы. Он рассчитывал получить от меня какой-нибудь гостинец.

Моя юность прошла в Крыму, среди скворечников и скворцов. Но я не припомню, чтобы эта осторожная птица подпускала хотя бы на 8 - 10 метров. А тут... Я порылся в своей операторской сумке и нашел кусочек старого, еще московского, сыра, покрошил его скворцу. Тот с удовольствием поел, уступив часть красивому селезню.

О доверии животных человеку я разговаривал в Ванкувере с моими новыми друзьями, и они пояснили, что канадцы очень любят животных, а привили им эту любовь канадские законы, которые защищают животных так же тщательно, как и человека «Попробуй у нас, говорили они, обидеть животное, или, тем хуже, убить. Будешь всю оставшуюся жизнь помнить решение суда и штраф, который на тебя наложат. Закон защищает здесь не только диких животных, но и домашних. Если кто-то, скажем, выгонит из дома навсегда на улицу собаку, этим займется полиция и обязательно разыщет бывшего хозяина, и тоже наложит на него большой штраф». Вот почему в Ванкувере я вообще не видел на улицах бездомных животных.

Подобное отношение к животным я встречал и в некоторых штатах Америки — в Миннесоте, например, на Аляске. В городах Миннесоты олени и лоси спокойно бродят по улицам целыми семьями. А на Аляске знаменитый и некогда очень редкий белоголовый орел — символ Америки, теперь встречается целыми стаями. И все благодаря строгим законам, защищающим эту птицу, и уважению этих законов жителями Аляски. В городе Уналашка на Аляске, куда мы тоже заходили на своем коче, мы часто видели белоголовых орлов, сидящих на радиоантеннах, верхушках деревьев и мачтах кораблей. Однажды и наш коч удостоился такого посещения. Как-то утром, проснувшись и выйдя из кубрика на палубу, мы увидели огромного белоголового красавца на рее нашей грот-мачты. Вдобавок он, словно бы нам на счастье, как мы подумали, сбросил на палубу большое маховое перо. Я подобрал его и хотел взять на память в Москву, но наш приятель Уолтер, шеф-повар из местного ресторана, отсоветовал делать это, сказал, что у нас будут большие неприятности с американской таможней и нам будет трудно доказать, что мы не убивали орла, а перо нашли. И тем более, говорил он, никто не поверит в байку, что орел сел к вам на рею и сам сбросил на палубу свое изумительной красоты перо. Уолтер убедил нас. Пришлось оставить перо в Уналашке.

В связи с тем, что в Канаде защитой флоры и фауны занимается полиция, в природных канадских зонах всегда порядок. И животные чувствуют, что здесь их никто не обидит. Вспоминаю смешной случай. Один сотрудник Морского ванкуверского музея, как-то вечером, побывав в гостях на коче, пригласил нас всей компанией к себе на виллу помыться в его баньке. Мы с радостью согласились. Договорились, что утром канадец заедет за нами на автомобиле. На следующее утро ждем час, два, три — приятеля с автомобилем нет и нет. Капитан коча Юрий Лысаков сходил в музей и позвонил ему на виллу. И вот что он услышал по телефону: к нему на виллу пришел бурый медведь, и канадец не может выйти из дома, потому что мишка как раз сейчас обнюхивает его крыльцо. Как только лохматый гость закончит знакомство с виллой, он тут же приедет за нами.

Все обошлось благополучно, и мы, конечно, в баньке помылись. И хозяин виллы рассказал, что посещение Ванкувера медведями — довольно частое явление, люди к этому привыкли и не пугаются. Мишки человека не трогают. Они приходят по реке, привлеченные ходом форели. Правда, те, у кого нервы послабее, могут вызвать полицию. Та тут же приедет, но не угробит зверя, а усыпит и вывезет подальше в горы и там выпустит.

У нас в России подобные ситуации, к сожалению, оканчивается не в пользу зверя. Часто погибают попавшие в черту населенного пункта животные, занесенные в Красную книгу. Такие, как тигры, белые медведи, горные козлы, снежные барсы, не говоря уже о волках, кабанах, лосях, оленях. Я сам был свидетелем того, как однажды в город Анадырь на Чукотке пришел белый медведь. Какая тут началась пальба из всех видов оружия — стреляли и милиция, и добровольные охотники. Каждому непременно хотелось убить зверя первым и быть героем дня. Никто в эту минуту не подумал: а почему зверь пришел в город? А пришел он, ища помощи у человека. Дело в том, что если белый медведь пришел в город, это означает — ледовый припай унесло южным ветром далеко в море, и он не может охотиться на нерпу. Не найдя ее, он бродит по городским помойкам, невольно пугая своим видом жителей. Люди в Анадыре могли помочь страдающему зверю. В городе были отходы мясокомбината, рыбзавода и зверосовхоза. При желании на время можно было бы подальше от города устроить подкормку медведю этими отходами. А когда льды с северным ветром вернулись бы к берегам, зверь ушел бы сам.

Но нет, легче нажать на курок — и проблему списать! Такими действиями официальные власти сами сеют неуважение к закону. А ведь белый медведь занесен в Красную книгу, и по закону убивать его нельзя.

Помню случай, который произошел на Чукотке, в поселке Уэлен во время посещения его губернатором Аляски. Губернатор знакомился с косторезной мастерской, с музеем, где собраны уникальные изделия из моржовой кости и меха морских животных. И вот, на прощанье, мастера Уэлена, по инициативе начальства, преподнесли губернатору Аляски в подарок свои изделия из моржового клыка и меха нерпы. Губернатор замялся, что-то мешало ему принять подарки. Потом, почувствовав, что не взять их все-таки неудобно, а дарили старики-эскимосы, он взял, но был при этом сильно смущен. Нас тогда из Москвы было три кинооператора, и от нашего внимания смущение губернатора не ускользнуло. После официальной встречи мы подошли к референту губернатора и спросили, с чем оно было связано, и то, что мы узнали, повергло нас самих в еще большее смущение. Мы почувствовали себя папуасами, впервые увидевшими белых людей. Оказывается, на Аляске вышел закон, запрещающий не только охоту на морских животных, но и ввоз и вывоз меха и изделий из моржового клыка. Закон, необходимый для сохранения этих животных. И каждый нарушивший его, подлежит уголовному наказанию и подвергается огромному штрафу. Губернатор испытывал неудобство потому, что ему, как любому гражданину США, при въезде на Аляску, предстояло объясняться с таможней относительно подаренных ему на Чукотке изделий.

Конечно, подтвердил референт, губернатора никто не обвинит в контрабанде, но его самого ставит в неловкое положение уже одно то, что он является одним из авторов этого закона и его гарантом, а в данном случае ему приходится быть его нарушителем. И, чтобы не быть им, выход только один — сдать подарки в один из музеев Аляски. И он сдаст их, отметив это в декларации.

У нас же количество животных катастрофически уменьшается. Города растут вширь, отнимая у них законную территорию. Животные пытаются приспособиться жить рядом с человеком, но мы не готовы к этому, не задумываемся над жизнью животных, особенно хищников. Спроси, например, любого москвича: «Хотели бы вы, чтобы в Москве, в московских парках, лесах жили волки?» На вас посмотрят как на сумасшедшего: «Волки?! А зачем они нужны? Они ведь хищники!»

В шестидесятые годы весь мир выступил в защиту волков. Все наконец поняли, что у волка в природе — своя необходимая ниша. Во всем мире появилась масса книг, рассказывающих о пользе существования волков. Среди них на первом месте книга канадца Фарли Моуэта — «Не кричи: «Волки!»

А у нас... Помню, лет 8-10 назад в Москве был случай — позвонила с Ленинского проспекта в милицию какая-то женщина и сообщила, что по проспекту бегают волки. Наряд милиции с собакой тут же выехал. Собака взяла след, который вывел милицию в лесок юго-западного района Москвы, где и было обнаружено логово двух волков. Бедных животных тут же застрелили. Кто-то из специалистов догадался обследовать логово, чтобы установить, чем же питались эти несчастные животные. Оказалось, что питались они мышами, крысами и бродячими кошками. То есть делали еще и полезную для города работу вместо районных санэпидемстанций...

В Ванкувере я задумался над тем, почему канадские гуси на нашем Севере делают все, чтобы избежать встречи с человеком, и абсолютно доверяют ему в Канаде? Ответ я нашел для себя только один — причиной всему является любовь. Только в первом случае — отсутствие ее, во втором — наличие.

Для примера приведу еще один интересный случай. Он произошел с моей знакомой художницей Татьяной Еленок. Было это в Суздале. Еленок пригласили расписать фреску на стене одного реставрируемого храма. Днем работать мешали многочисленные туристы, поэтому она работала в основном ночью. Когда уставала, могла часок-другой поспать тут же, на раскладушке. Но заснуть ей не давали сверчки, поселившиеся во всех углах храма. Сначала Еленок захотелось взять ведро с водой и облить все углы, но потом она пожалела сверчков и, встав с раскладушки, обратилась к ним со словами: «Ах вы мои милые, хорошие! Ну что ж вы не даете мне отдохнуть? Я так стараюсь, чтобы здесь было красиво. Вы же видите, я очень устаю, а вы не даете мне отдохнуть. Я ведь могла бы сейчас залить вас всех водой, но я же не делаю этого. Я жалею вас. И вы пожалейте меня! Пожалуйста, дайте мне поспать».

И что вы думаете, не успела Татьяна закончить свой монолог, как сверчки прекратили треск, и в храме наступила абсолютная тишина. И когда, отдохнув, она продолжила работу, сверчки вновь застрекотали...

А вот противоположный пример. Расстреляли однажды японские рыбаки из пулеметов огромную стаю дельфинов возле своих берегов — только за то, что те любили ту же рыбу, что и японцы. На такую «любовь» вскоре пришел «ответ». Со всего Японского моря собрались все оставшиеся в живых дельфины и уничтожили всю рыбу этого вида, так любимую японцами.

Но вернемся снова на Североамериканский континент. Неподалеку от городка Оук-Харбор, около нашей стоянки, крутилась семья серых тюленей. Животные не боялись меня даже тогда, когда я на резиновой лодочке подплывал к ним, чтобы сфотографировать. За три недели стоянки в Ванкувере мы привыкли к тому, что огромная голубая цапля поселилась на пирсе возле нашего коча. Перед тем как лечь в кубрике спать, мы всегда выходили на корму, чтобы понаблюдать, как наша цапля охотится на рыбу, поднимающуюся к поверхности воды на свет пирсового фонаря. Мы фотографировали цаплю, сколько хотели. Она не возражала...

И всегда, когда в Ванкувере я сталкивался с непуганными животными, я думал: «Не может только один строгий закон привить человеку любовь к животным. Для того, чтобы любить природу, человек должен прежде всего ее хорошо знать».

В Ванкувере есть несколько больших и малых ботанических садов и парков с флорой и фауной со всего света. И, конечно, гордость — его всемирно известный океанариум. В чистейшей воде здесь живут всевозможные коралловые рыбы, морские черепахи, осьминоги, рифовые акулы, морские выдры, панцирные щуки, мурены, крабы, морские звезды, актинии и прочая донная живность. На территории океанариума обитают и полярные животные: из Арктики — белые медведи; из Антарктики — пингвины; а также животные тропиков — гигантская анаконда, крокодилы. И конечно, гордостью океанариума являются китообразные — косатки, белухи и дельфины, которые дают в специальном водном амфитеатре представление...

Отцы города, когда решили построить океанариум, сразу поставили цель — создать заведение, приносящее не материальную прибыль, а знания людям. Вот почему плата за вход в океанариум — небольшая, я бы сказал, чисто символическая. Ведется здесь и научная работа. А для популяризации знаний о животном мире океанариум выпускает много общедоступных книг и журналов, создает видеофильмы, фотоальбомы, проводит циклы лекций для студентов и школьников.

Мои любимые канадские гуси уже хорошо себя чувствуют в городах Германии, в скандинавских странах. Для распространения их по территории самой Канады один канадский специалист приучил этих водоплавающих птиц — не поверите! — к своему мотодельтаплану-амфибии. Птицы растут, становятся на крыло, но инстинкт следовать за мотодельтапланом, заложенный сразу после рождения, остается. Когда приходит время, мотодельтаплан взмывает ввысь и ведет послушную стаю туда, куда запланировано ее расселить.

Прощаясь с Ванкувером, я в последний день перед отъездом еще раз сходил и в Стенли-парк, и в океанариум. Помню, был момент, когда все посетители зала вышли, и я остался один с десятью двухтонными китами; хотя нас и разделяло толстое стекло, ощущение было не из приятных. Все белухи смотрели на меня и о чем-то переговаривались; звуки через динамики летели в зал, и я чувствовал, что они гипнотизируют меня. Что хотели сказать мне белухи? Не знаю. Пока расшифровать их речь мы не можем, но если это когда-нибудь удастся, сколько мы узнаем нового о животных и о том, как мы должны себя с ними вести! И еще, я совершенно уверен, что язык общения человеку и животному нужен для того, чтобы человек мог покаяться перед животными за все то зло, какое он им причинил.