Дуб–долгожитель: осень патриарха

Дуб, согласно представлениям финно-угорских, славянских и балтийских племен – прародителей современного населения Восточной Европы, олицетворяет Мировое дерево. Вряд ли сыщется человек, который «помнит этот дуб еще желудем». А вот сам дуб, растущий за Вязовской протокой в пойме нижней Волги, помнит многое и многих. Помнит – без всяких кавычек. Одни события – засухи, суровые зимы, затяжные дожди – записаны кольцами, как на DVD, в его скелете – древесине. Другие – запомнились глубокими трещинами в коре, засохшими ветвями, дуплом, где теперь поселились шершни. Зоопсихологи все больше склоняются к мысли, что растения по-своему способны к распознанию, научению, памяти, то есть обладают тем, что в иных сферах называется душой…

 

Когда вязовский дуб еще был желудем, мимо островка, куда его забросила судьба в крепком клюве сойки или дятла, прошли струги с московскими стрельцами. И пока желудь превращался в росток, в первое свое лето выросший на пару вершков, Великий князь московский присовокупил к титулу имя «царя Астраханского». Когда дубу стукнуло четыре года, вниз по Волге сплавилась флотилия дьяка Ивана Выродкова, везшая почти целиком будущий Астраханский кремль. Дьяк-зодчий, строитель крепости Свияжска, способствовавшей взятию Казани, уже поднаторел в заблаговременной сборке-разборке деревянных срубов и использовал богатый опыт в возведении новой Астрахани в местности, где не росло ничего, кроме ивняков да кустов терескена и тамарикса. Если бы кремль подновлялся деревом и дальше, дошла бы очередь и до дуба, появившегося на южной границе распространения своего вида в Восточной Европе. Но боярин Борис Годунов, укрепляя юго-восточные рубежи Московии, повелел класть крепости каменные. И к 30-летию дуба, когда на его коре прорезались первые глубокие морщины, Астраханский кремль был выстроен из плинфы – большеразмерного кирпича, взятого с золотоордынских развалин. Благодаря этой смекалке строителей не понадобилось изводить лес и для жарких печей кирпичного обжига. Когда же боярин сам взошел на трон, дуб принес первые желуди. В 1671 году дерево, приближаясь к своему 120-летию, почти достигло нынешней 20-метровой высоты и дальше росло лишь вширь. Тогда же по соседней протоке в последний поход спустился челн атамана Степана Разина. Атаман в собольей шубе, крытой парчой, и в расшитой жемчугом чалме, сидел на корме на крепком дубовом табурете…

 

За поверженный дуб полагалось особое наказание – смертная казнь.

 

Вообще, все самое крепкое и долговечное на Руси делалось из древесины дуба, узорчатой на срезе, плотной, стойкой против гнили, легко гнущейся, но не коробящейся, – ларцы и сундуки, позднее шкафы и кровати; колеса, оси и оглобли для телег и карет; лемехи плугов, бороны и цепа для обмолота; кресты и церковная утварь; паркет, шпалы и мосты; ковши и бочки; палицы, колья и рогатины; колоды, для тех, кто хотел подольше гнить в земле; струги и корабли. Последнее обстоятельство и спасло вязовский дуб с его востребованной древесиной (и корой – лучшее средство для дубления, придающего прочность коже и мехам) в очередной раз. Когда дуб готовился встретить 170-летний юбилей, недалеко от него высадился первый император российский. Он-то и запретил рубить дубы и другой добрый лес по берегам Волги в пределах 50 верст для сохранения корабельных рощ, и подсевать «поелику возможно желудей». За поверженный дуб полагалось особое наказание – смертная казнь, а «кто рубить прикажет... тех самих, вырезав ноздри и учинив наказание, посылать на каторжные работы...»

На 180-м году жизни вязовского дуба его история тесно переплелась корнями с историей рода атамана Волжского казачьего войска Макара Персидского: ставка войска находилась в Дубовке – к северу от Царицына (нынешнего Волгограда), и казаки постоянно спускались до форпоста в крепости Черный Яр. По пути к этой крепости, на Вязовской протоке, возникла станица Никитская, очевидно, названная так в честь отца атамана.

Когда дубу стукнуло 220 лет, в этих местах разыгрался финал одной из страшнейших трагедий русской истории: летом 1774 года, по словам Александра Пушкина, «Пугачев бежал; но бегство его казалось нашествием. Никогда успехи его не были ужаснее…» Шесть страниц в пушкинской «Истории Пугачева» занимают списки убитых крестьянами и каторжниками «Зимовейской станицы служилого казака», или «великого государя Петра Федоровича». Конец «его скотской жестокости» положил бравый подполковник Санкт-Петербургского карабинерского полка Иван Михельсон, который 25 августа настиг Емельяна Пугачева в 105 верстах ниже Царицына, буквально возле вязовского дуба, и разбил его окончательно.

Среди тех, кто не примкнул к бунтовщикам, был и атаман волжских казаков Василий Персидский, избранный на этот пост после своего отца. «А следующий в этом роду – полковник Астраханского казачьего полка Григорий Персидский, – рассказывает историк Андрей Курышев из музея-заповедника “Старая Сарепта”, – был удостоен ордена Святого Владимира 4-й степени за успехи по выведению новых сортов культурных растений». Его дочь Анна стала последней в роду владелицей Никитской в Черноярском уезде Астраханской губернии и в год 237-летия дуба вышла замуж за дворянина Ивана Ровинского, будущего статского советника и автора «Хозяйственного описания Астраханской и Казанской губерний…» – труда по экономике России, не утратившего важности и в наши дни. При сыне его, штабс-капитане Павле Ровинском, Никитскую, где числилось 220 душ крепостных мужского пола, переименовали в Ровинку. К концу недолгой жизни отставного штабс-капитана, с которой он сам свел счеты, имение изрядно обеднело, и дубы легко могли пойти под топор, но положение выправили вдова – купеческая дочь и брат покойного – герой войны 1812 года. Со временем, освободившись от опекунства, во владение Ровинкой вступил сын штабс-капитана Александр Ровинский, в будущем известный присяжный поверенный.

 

 

Когда дубу было лет 330 от роду, Ровинский учредил в волжской пойме своего рода заповедник в сто квадратных верст, где даже сыну заказал оставить привычки «кровавого спорта». И, как вспоминали его соратники по Саратовскому обществу естествоиспытателей и любителей естествознания, стал «усердным охранителем всего живого, зверя пернатого и пушного в своих угодьях». Тем самым Александр Ровинский спас дуб еще раз: после отмены крепостного права рачительные крестьяне с усердием занялись хозяйством, а нерадивые – все больше промышляли выловом ценной рыбы да вырубкой дубрав (петровский запрет на рубку строевого леса как раз был снят). Если же и это у них не получалось, бунтовали, убивая врачей, студентов и адвокатов, которых обвиняли во всяческих кознях. Ровинский знал об этом не понаслышке – сам выступал адвокатом на процессе после жесточайшего Саратовского холерного бунта…

 

В 1919 году, когда дубу почти исполнилось 365 лет, ему опять, можно сказать, повезло. Крейсер «Коммунист», посланный выбить из Вязовки белых, – и тогда бы от дуба только щепки полетели, – заблудился в многочисленных волжских протоках и ударил по своим, засевшим в соседнем селе Ступино… Впрочем, это было только начало расстрела коммунистов коммунистами. В 1931–1936 годах недалеко от Вязовской протоки – на островном хуторе Лещеве – появился пересыльный пункт, где перемешались и герои Гражданской войны с обеих сторон, и наследники Персидских-Ровинских, и потомки их крестьян – из тех, что покрепче (а те, кто так ничему и не научился, – писали доносы на своих соседей, чтобы присвоить их добро). Жили в землянках. Многие никуда дальше пересыльного пункта уже не попали, остались там под небольшим затерявшимся в высоких пойменных травах крестом…

Когда дубу перевалило за 450 лет, ему вновь посчастливилось: на севере Астраханской области в 2013 году был учрежден природный парк «Волго-Ахтубинское междуречье», куда вошел и «полуостров», на котором спрятался дуб-старожил. А дожить ему до счастливых времен помогли школьники из экоотряда «Аквозявки» и учитель биологии и химии сельской Вязовской школы Нина Ануфриева…

«Полуостровом» родину дуба следует считать потому, что в конце апреля это место где-то на месяц превращается в островок, омываемый волжскими полыми водами. Польский писатель и русский дипломат Ян Потоцкий, попавший сюда 29 мая 1797 года, навсегда запомнил, как «сильное течение принесло нас к острову, залитому водою и покрытому деревьями. Все усилия отцепить барку долго оставались тщетными; мы думали, что она уже непременно потонет. К счастью, мы не столкнулись с большими деревьями…» Мы с фотографом Евгением Полонским, только глянув на черненький ручеек, на глазах превращавшийся в поток, отказались от мысли доехать до дуба весной прошлого года: туда бы мы еще проскочили… А обратно?

Свидание состоялось теплым сентябрьским днем. На этот раз мы подготовились: впереди колонны шел «ГАЗ»-подъемник, замыкал ее гордость советского автопрома – колесный трактор «Беларусь», машина, в наших условиях совершенно необходимая. «По поводу происхождения названия деревни Вязовка есть три предположения, – пояснял по дороге Дмитрий Заплавнов, потомственный волжский казак, глава Черноярского района и знающий краевед. – Ну, вязов, сами видите, здесь нет. Только дубы. Так что первое отпадает. Согласно второму поверью, вязали здесь проезжих купцов с последующим требованием выкупа. Ведь Вязовку в отличие от Ровинки, или Кальновки, как ее после переименовали в честь местного борца за установление власти советов Георгия Кальнова, населяли не крепостные, а беглый люд. А третье – сами видите…» Мы и правда глубоко увязли в текучей темной глине.

Миновав ольшаник и озерко с пугливыми кряквами, мы оказались под раскидистым дубом, уже тронутым золотом осени. Его крона, более 40 метров в поперечнике, сама казалась целым лесом. И все дерево представало монументальной скульптурой, с гнутыми и ломаными до недостижимого для человеческих рук совершенства линиями… Ствол гиганта достигал в обхвате 5,8 метра на высоте 1,7 метра от земли. Такому дубу могло быть не то что 450, а все 500 и более лет, хотя обычно дубы доживают до 300–400. Ведь вырос вязовский гигант на самом краю области распространения вида дуб черешчатый, к которому относился. В подобных, довольно засушливых, условиях деревья растут обычно медленнее – попробуй погонять ежедневно по 100 литров воды от кончиков корней к макушке да по все мощной кроне, пусть она и начала уже усыхать. Что поделать: возраст тоже предельный, хотя и кажется, что ничего не мешает деревьям, особенно таким как дубы, жить вечно.

Если заглянуть поглубже в кажущееся себе всезнающим око Интернета, можно, конечно, найти сведения о дубах, которые помнят не то что Иоанна Грозного, но и Юлия Цезаря, и даже строителей пирамид… Все это, увы, из области современных мифов и, в лучшем случае, старинных преданий. «Измерения возраста деревьев, сделанные с помощью современных щадящих методов, например с использованием бурава Пресслера, благодаря которым не нужно валить дерево и считать годовые кольца на его пне, – рассказывает Алексей Анциферов, эксперт Центра древесных экспертиз некоммерческого партнерства “Здоровый лес”, – показывают, что их “легендарный” возраст, как правило, завышен на 100–200 и более лет. Так что на сегодня самый старый в России дуб черешчатый, из тех, чей возраст нами проверен, растет прямо в центре Астрахани – ему 443 года. Вопреки “традициям” он оказался на 152 года старше своей даты рождения, которую городские легенды связывали с прибытием в 1722 году в Астрахань Петра I. А российскими рекордсменами пока являются 450-летняя липа мелколистная из Калининградской области и 500-летний дуб крупнопыльниковый из Дагестана».

Лиственные породы уступают пальму первенства хвойным старожилам (к слову, сами пальмы редко живут дольше ста лет): старейшему из них – каштану «Сто Рыцарей» с острова Сицилия – 2614 лет. Среди «елок» рекордсменом-долгожителем является совсем не гигант секвойядендрон (3240 лет), а невзрачная корявая остистая сосна, забравшаяся высоко в Скалистые горы, где и была обнаружена год назад. Сосна эта, которую по-латыни называют longaeva (долговечная), начала расти в 3049 году до новой эры – примерно в то время, когда возводили Стонхендж.

Есть среди деревьев и совсем немыслимые долгожители – шведские ели «Старый Тьикко» и «Старый Расмус» (по 9550 лет) и целая тополиная роща национального леса «Фишлейк» в Юте (80 тысяч лет). Сегодня многоствольный тополь, прозванный «Дрожащим Гигантом», достигает массы 6 тысяч тонн, являясь, таким образом, и самым тяжелым существом на Земле. Правда, эти рекордсмены представляют другую категорию – они клоны: у шведских елей новый побег на месте отмершего появлялся примерно раз в 600 лет, а самым старым тополям «Фишлейка», также выраставшим из новых побегов, не более 200 лет. Если, скажем, человека клонировать, когда ему стукнет 80 лет, и повторить это действо еще 10 тысяч раз, то получится индивид возрастом 80 тысяч лет, но каждый клон будет обладать свойственной только ему индивидуальностью. Так что среди настоящих «индивидуальностей» остистая сосна все-таки вне конкуренции. Кстати, и долгожители из мира животных отличаются некоторыми качествами растительного царства: увеличиваются в размерах и приносят потомство до самой смерти, подобно некоторым двустворчатым моллюскам (более 500 лет), рыбам, черепахам, крокодилам и птицам (100–150 лет). (Под Вязовским дубом тоже лежат плотненькие желуди свежего урожая.) А долгожители губки и кораллы (2–2,5 тысячи лет) – опять же клоны.

 

Старовозрастные деревья и те из них, что связаны с историческими событиями и лицами, во многих странах принято считать живыми памятниками, если, конечно, почтенный возраст получает научное подтверждение или имеются достоверные письменные свидетельства о времени посадки.

Казалось бы, какая разница, сколько лет дереву? Одно вырубили – другое посадили. Вот и новый лес. Разница, однако, есть, и гигантская: лесопосадки от настоящих лесов отличаются плохой устойчивостью к обычным природным факторам – засухам, морозам, нашествиям вредителей. Даже «окультуренные» леса, где проводятся чистки, усыхают быстрее, чем не тронутые человеком. Но не это главное. Старое дерево – это целый мир. И чем оно дольше прожило, тем мир богаче.

Я поднялся лишь на первую развилку вязовского дуба (нужно было на нее что-нибудь поставить для масштаба во время фотосъемки), которая находилась всего-то в двух метрах от земли, и меня тут же облепили воинственные рыжие лесные муравьи, защищавшие свои угодья. Пришлось искать утешения в том факте, что их укусы исключительно полезны, – поскольку ни плотные штаны, ни панцирная майка не спасали, – и вспоминать строчки Николая Глазкова про то, что «ее кусали муравьи, меня кусали комары». Правда, за неимением «ее» все сосредоточились на мне. А тут еще в воздухе закружили шершни, приютившиеся в обширном нижнем дупле. Здесь, если что, заклинания о полезности укусов не помогли бы, а тучкой даже не стоило и притворяться…

Это осенний мир дуба.

А в мае-июне, пока под сенью великана благоухают тенелюбивые ландыши, на нем кишмя кишит всякая живность. Собирают пыльцу шмели; вступают в схватки одни из самых больших жуков Европы – олени; из коконов на свет выходят огромные дубовые бражники с крыльями, похожими на выемчатые листья своего кормильца – их гусеницы здесь и развиваются; попить дубовой живицы слетаются блестящие и шумящие бронзовки; рядом с ними пристраиваются и разворачивают хоботки ажурные бабочки ванессы; в поисках гусениц пробегают яркие жужелицы красотелы. На листьях пасутся гусеницы дубовой листовертки, пядениц и шелкопрядов, суетятся жуки трубковерты, скручивая листочки, словно сигары, чтобы отложить там свои яйца. Под корой жизнь протекает не менее бурно: вовсю работают челюстями личинки разнообразных усачей и златок. Их прямо с поверхности выслеживают, постукивая усиками, ловкие «наездницы», чтобы просверлить дерево, вращая зазубренным яйцекладом, и поместить яйца в жирное брюшко жучиной личинки.

 

Родственницы наездников орехотворки, укладывая своих будущих личинок под кожицу листа, вызывают на нем образование вздутий – галлов, или «чернильных орешков» (из них в старину действительно делали стойкие чернила). Выбирают дубы постарше и многие птицы: длиннохвостая синица предпочитает строить гнездо на высоте 7–10 метров в развилке толстых ветвей у ствола, а иволга селится на периферии кроны и повыше. Если есть незанятое дупло, в нем может устроиться и ушастая сова, и большой любитель муравьев седой дятел, даже кряква. Ближе к зиме к дубу потянутся за подкормкой кабаны, а также белки и другие грызуны (в голодные годы не брезговал желудевой мукой и человек), прилетят фазаны и главные распространители желудей – сойки. Не их ли стараниями на соседней опушке появились «Три Сестры» и «Четыре Брата» – живописные группки крепких дубков, растущих от одного корня? Всего с дубом связана жизнь около 600 видов насекомых, десятков птиц, млекопитающих и трав. Умрут старые дубы, и мало что из этого останется…

 

 

 

Источник: nat-geo.ru