Катафилы, или путешествие по подземному Парижу

Больше трехсот километров тоннелей вьются под французской столицей. Любители приключений и экзотики раскрывают тайны запутанных подземных лабиринтов Парижа.

Субботним утром парижские улицы безлюдны. Магазины закрыты, из булочной доносится аромат свежего хлеба. У светофора мое внимание привлекает какое-то непонятное движение. Из люка в тротуаре вылезает человек в синем плаще. Волосы его заплетены во множество мелких косичек, а на голове закреплен фонарь. За ним поднимается девушка с фонариком в руке.

На молодых людях – резиновые сапоги, перепачканные светлой грязью. Парень закрывает чугунную крышку люка, берет девушку за руку и, смеясь, они убегают по улице.

Катафилы – лучшие гиды по подземному миру Парижа, о существовании которого большинство парижан лишь подозревает.

У Парижа более глубокая и странная связь с подземной частью, чем у любого другого города. Его подземелье – одно из самых внушительных и неоднородных. Изнанка Парижа – это тысячи километров тоннелей: одна из старейших в мире и очень плотная сеть метрополитена и система канализации. А еще под французской столицей можно обнаружить каналы и резервуары, усыпальницы и банковские хранилища, винные погреба, переоборудованные в ночные клубы и галереи.

Но самые удивительные подземные сооружения – старые известняковые карьеры, похожие на запутанную сеть. Они тянутся под множеством кварталов, в основном в южной части города.

В XIX веке эти карьеры вырыли для добычи строительного камня. Потом фермеры стали выращивать в них грибы (и собирали сотни тонн в год!). Во время Второй мировой войны карьеры стали частью театра военных действий: в одних районах скрывались борцы французского Сопротивления, в других – строили бункеры немцы. Сегодня заброшенные тоннели исследует другая организация – свободное, никем не возглавляемое сообщество, члены которого иногда проводят не только дни, но и ночи под землей. Это любители подземной жизни Парижа, так называемые катафилы.

C 1955 года вход в карьеры запрещен, поэтому катафилами чаще всего становятся молодые люди, живущие на грани закона. Ветераны движения рассказывают, что расцвет его пришелся на 70–80-е годы, когда традиционных парижских бунтовщиков встряхнула панк-культура. Тогда попасть под землю было гораздо проще – оставалось больше открытых входов. Некоторые катафилы, например, обнаруживали, что можно проникнуть в карьеры через забытую дверь в подвале школы, а оттуда пробраться в тоннели, заменившие старые кладбища, – знаменитые катакомбы. В уголках, известных им одним, катафилы устраивали вечеринки, писали картины, принимали наркотики. Под землей царила свобода, даже анархия.

Сначала «верхний город» смотрел на все сквозь пальцы. Но в конце 1980-х владельцы муниципальных и частных зданий закрыли входы в большинство подвалов и тоннелей.

Их стало патрулировать элитное подразделение полиции. Но избавиться от катафилов не удалось. Те двое молодых людей из люка – типичные любители катакомб. Может, у них было свидание: несколько человек из тех, с кем я исследовал карьеры, познакомились со своими будущими женами в тоннелях, обменявшись номерами телефонов при свете фонарика.

Катафилы – лучшие гиды по подземному миру Парижа, о существовании которого большинство парижан лишь подозревает. А между прочим, вагоны метро ходят прямо над костями их предков.

Катакомбы. Филипп Шарлье, археолог и эксперт-патологоанатом из Парижского университета, вешает пластиковый пакет на спинку обшарпанного стула и потирает руки. Здесь холодно и темно, как в могиле. На потолке мерцают капельки воды; пахнет плесенью и влажной землей. Нас окружают человеческие останки, сложенные штабелями: стены из черепов и бедренных костей. Шарлье роется в пакете, полном костей, и достает череп цвета пергамента. Из пакета сыплются мелкие кости и грязь.

Шестью этажами выше катакомб расположено кафе Монпарнаса, где официанты сервируют столики и пишут мелом на доске меню. Приближается время обеда. В обычный день катакомбы наполнены звуками – эхом голосов и смеха туристов, которые порой выстаивают часовые очереди, чтобы сюда войти. Но сегодня катакомбы закрыты, так что можно разбирать кости в полной тишине.

В катакомбах нашли покой около шести миллионов парижан – почти в три раза больше нынешнего населения города.

Шарлье снова лезет в пакет и достает из него переднюю, лицевую, часть еще одного черепа. Мы вглядываемся в него. Под глазными впадинами кость пористая и вогнутая. Носовое отверстие расширено и округлено.

«Это проказа в запущенной стадии», – бодро произносит специалист, а я задумываюсь о дезинфицирующем средстве для рук.

В катакомбах нашли покой около шести миллионов парижан – почти в три раза больше нынешнего населения города. Скелеты выкопали на переполненных кладбищах в XVIII–XIX веках и буквально забили ими старые тоннели карьеров. Самые поздние захоронения относятся к эпохе Французской революции, самые ранние – к эре Меровингов, им более 1200 лет. Все останки анонимные и распавшиеся на части.

Но Шарлье способен собрать фрагменты истории в единое целое. Болезни и несчастные случаи, вылеченные или запущенные раны, пища, следы хирургических операций – все это помогает Шарлье понять картину былой жизни.

«Мальтийская лихорадка!» – восклицает он, вглядевшись в очередной позвонок. Эта болезнь поражает людей, которые находятся в контакте с зараженными животными или их секрециями, например молоком. «Бедняга, должно быть, делал сыр», – предполагает Шарлье. Вскоре он собирается обратно в офис, и у него в ногах будет стоять целый пакет с тем, что осталось от подобных историй.

Инспекторы. Весенним утром мы едем в пригород Аркёя. Водитель останавливает машину на оживленной улице. У обочины мои спутники надевают синие плащи, высокие резиновые сапоги и каски. Мы присоединяемся к ним у люка на набережной, заросшей плющом. Под нами – бездонный темный тоннель. Участники группы включают лампочки, закрепленные на касках, и спускаются вниз по лестнице. Это сотрудники Генеральной инспекции карьеров (IGC), которые следят за тем, чтобы Париж не ушел под землю.

В конце лестницы мы присаживаемся на корточки в узком переходе, пока геолог Анна-Мари Лепармантье измеряет уровень кислорода в воздухе. Сегодня его достаточно.

Мы идем по переходу, согнувшись под низким потолком, словно тролли. По известняковым стенам стекает вода и хлюпает под нашими сапогами. В камнях видны вкрапления – это остатки древних обитателей моря. В скользкой грязи мы находим ржавую подкову – она осталась от тягловой лошади, которая более века назад перевозила здесь строительный камень.

Современный Париж стоит на массивных образованиях известняка и гипса. Местный камень использовали еще древние римляне – построенные ими термы, скульптуры и спортивные арены сохранились на острове Сите и в Латинском квартале. Спустя много веков римская Лютеция стала Парижем, каменоломни расширились и углубились, и камень из них служил материалом для строительства самых величественных парижских зданий – например, Лувра и собора Нотр-Дам. Открытые шахты продолжаются сетью подземных галерей.

Вначале карьеры располагались далеко за границами Парижа. Но город рос, и часть построек оказывалась прямо над древними тоннелями. Так продолжалось на протяжении нескольких веков, без всякого контроля. Рабочие в карьерах трудились почти вслепую, при свете факелов, задыхаясь от пыли, под угрозой обрушения. Когда карьер истощался, его забивали булыжниками или просто бросали. На поверхности никто не обращал на это внимания. Никто даже не представлял, насколько пористым стало основание Парижа.

Первый большой обвал произошел в декабре 1774 года, когда осыпался один из старых тоннелей, поглотив дома и людей в районе нынешней авеню Данфер-Рошеро. В следующие несколько лет случилось множество серьезных обрушений, когда дома погружались в темную бездну. Король Людовик XVI поручил архитектору Шарлю Акселю Гийомо составить карту карьеров и укрепить их. Команды инспекторов начали медленную и кропотливую работу по укреплению тоннелей. Чтобы облегчить ее, они вырыли еще несколько тоннелей, соединивших изолированные друг от друга сети карьеров. Примерно в то же время, когда король решил закрыть и освободить одно из переполненных городских кладбищ, Гийомо попросили разместить где-нибудь старые захоронения.

Сегодня Анна-Мари Лепармантье и ее команда продолжают работу первых инспекторов под началом Гийомо. На глубине около 30 метров мы останавливаемся перед опорой из пяти–шести булыжников, возведенной еще в начале 1800-х годов. Огромная черная трещина разрезает потолок над нами. Но опора все еще его поддерживает. «Небольшие обрушения случаются каждый год, – рассказывает мне Анна-Мари. – В 1961-м земля поглотила целый район на южных окраинах, 21 человек погиб».

Лепармантье делает какие-то заметки. Под нами пролегает еще один тоннель. Однажды опора обрушится, объясняет нам Анна-Мари, и тоннель, в котором мы стоим, упадет в тот, что под нами.

Мы спускаемся еще ниже. В конце коридора садимся на корточки и разглядываем небольшую темную дыру – ради нее мы и шли сюда несколько часов. Протиснуться в отверстие можно с большим трудом – как бы не застрять. Никто из моих спутников не знает, куда ведет этот лаз. Самый молодой из нашей команды свешивается в дыру, его ноги болтаются в воздухе.

Я смотрю на Лепармантье: она качает головой, как будто говоря: «Ну уж нет, туда я не полезу». Но вскоре машет мне – добро пожаловать!

Некоторые катафилы спускаются под землю лишь время от времени и придерживаются хорошо знакомых маршрутов. Но самые активные пускаются в подземные путешествия гораздо чаще и продвигаются гораздо дальше. Со своими следующими проводниками – двумя молодыми людьми в синих плащах – я встретился в парке. Они прихватили баллон со сжатым воздухом и другое оборудование аквалангистов. Мамы с колясками, проходящие мимо, оглядывали их с подозрением.

Доминик – ремонтный рабочий, а Йопи (он назвал лишь свое прозвище) – графический дизайнер, отец двоих детей и опытный аквалангист, ныряющий в пещеры. Мы направляемся под мост, где из тайного хода выбивается холодный воздух. Когда мы приближаемся, из люка, как паук, выбирается покрытый грязью с головы до ног человек. Здесь только что закончилась холостяцкая вечеринка, говорит он.

Большая часть подземных ходов зафиксирована на картах. Самые первые, запутанные карты Гийомо, были неоднократно дополнены его последователями, вдобавок к этому современные катафилы составляют собственные карты. Некоторые, как Йопи, проходят большие расстояния, чтобы заполнить оставшиеся белые пятна. Мы преодолеваем множество тоннелей, пока не оказываемся перед своей сегодняшней целью – черной дырой.

Многие приходят в подземелье на вечеринки, кто-то – чтобы рисовать, кто-то – исследовать.

Множество тоннелей усеяно входами в шахты и колодцами. Одни – глубокие, они заполнены водой, другие служат входом в тайные комнаты. Йопи исследовал десятки колодцев, но в этот, по его словам, не забирался еще никто. Вода спокойна, как ледяная гладь, но свет наших фонарей не пробивается на глубину, натыкаясь на изумрудную неподвижность. Йопи проверяет таймер, маску и снаряжение. Потом застегивает каску, зажигает на ней две лампочки и начинает спускаться в темноту. Через несколько минут он появляется на поверхности. Шахта оказалась всего пять метров глубиной, на дне – ничего интересного. Но, по крайней мере, теперь он может дополнить карту.

Мы проводим еще несколько часов, бродя по криптам, заполненным заплесневелыми костями, и галереям, расписанным гигантскими яркими граффити. Мы минуем место, где несколько дней назад я свернул не туда и заблудился вместе с парой подземных полицейских, чья работа – ловить Йопи и Домиников подземного мира. Йопи ведет нас в комнату, которой нет ни на одной карте. Он с друзьями несколько лет таскал сюда цемент и перекладывал блоки известняка, чтобы построить скамейки, стол, площадку для сна. Комната получилась удобная и опрятная. В стенах даже прорублены ниши для свечей. Я спрашиваю Йопи, что тянет его под землю. «Здесь нет начальников, – отвечает он. – Многие приходят сюда на вечеринки, кто-то – чтобы рисовать, кто-то – исследовать. Здесь мы можем делать все, что захотим».

Внутри клоаки. Автор «Отверженных», Виктор Гюго, назвал парижскую канализацию совестью города – именно там каждая вещь обретает свой истинный облик. В маленьком вагончике, где толпятся канализационные рабочие, готовые выйти на смену в 14-й округ Парижа, Паскаль Киньон, 20-летний ветеран войны, говорит со мной о более конкретных вещах – о взрывпакетах, болезнях, гигантских крысах, которые, по слухам, обитают под Китайским кварталом. Отец Паскаля и его дед тоже работали в канализационных трубах.

На узкой улочке мы останавливаемся рядом с книжным магазином: влезаем в белые комбинезоны, натягиваем высокие болотные сапоги, белесые резиновые перчатки и надеваем белые каски. Теплый, густой воздух накатывает из открытого люка. Киньон и его коллеги говорят, что чувствуют запах, только когда возвращаются из отпуска. «Готовы?» – спрашивает он.

В полутемном тоннеле по желобу в полу нескончаемым потоком бежит сточная вода. По сторонам желоба – две огромные трубы: по одной доставляется вода для домов и квартир, по другой – для мытья улиц и полива растений.

Некоторые из этих тоннелей построены в 1859 году – Гюго тогда писал «Отверженных». На месте пересечения тоннелей стоят сине-желтые таблички с названиями улиц, проходящих наверху. Я, поднимая брызги, прохожу дальше, стараясь не думать о темном потоке у меня под ногами. Киньон и его коллега Кристоф Ролло светят фонарями в трещины и помечают неисправные трубы в схеме на карманном компьютере.

«Если будете внимательно смотреть под ноги, можно найти что угодно», – говорит Ролло. Рабочие канализации рассказывают, как они находили драгоценности, бумажники, пистолеты и даже труп человека. А Киньон однажды нашел бриллиант.

Сокровище. Под Опера Гарнье – старинным зданием Парижской оперы – есть пространство, в существование которого не все французы верят. В 1860-х годах при закладке фундамента инженеры попытались осушить почву, но в результате заполнили водой под зданием резервуар длиной 55 метров и глубиной 3,5 метра. Подземный пруд, фигурирующий в «Призраке Оперы», – дом для нескольких упитанных рыб. Сотрудники оперы кормят их морожеными мидиями. Однажды я наблюдал, как пожарные проводили здесь учения. Они появлялись из воды в блестящих водолазных костюмах, как морские котики, и болтали о морских чудищах.

Недалеко от оперы в 1920-х годах целая армия чернорабочих, трудившихся круглые сутки, создала еще одно уникальное подземное пространство. На глубине 35 метров под зданием Банка Франции, за дверями, которые тяжелее, чем вход в космическую капсулу «Аполлона», они построили хранилище, где размещен золотой запас Франции – около 2600 тонн.

Однажды я оказался в этом хранилище вместе с фотографом Стивеном Альваресом. Во всех направлениях залы с высокими стальными решетками забиты золотом. На прутьях решеток, словно мелкий снег, лежит многолетняя пыль. Золото во все времена похищали и переплавляли, так что какой-нибудь из хранящихся здесь слитков может содержать одновременно частички кубка фараонов и слитка, привезенного конкистадорами.

На глубине 35 метров под зданием Банка Франции находится хранилище, где размещен золотой запас Франции – около 2600 тонн.

Служащий банка передает мне один из слитков. Это тяжелый потертый кирпич с глубокой вмятиной внизу. Печать американской пробирной палаты в Нью-Йорке и дата, 1920 год, проштампованы в одном из углов. «Американское золото – самое уродливое», – считает служащий. Он указывает мне на другие слитки, по его мнению, более симпатичные. У них аккуратные края и закругленные, как у батона хлеба, верхушки. Каждый такой слиток стоит около 500 тысяч долларов. Франция понемногу продает часть своих сокровищ, объясняет служащий, но покупатели не хотят брать обшарпанное американское золото. В соседней комнате эти слитки упаковывают и отправляют по секретным адресам, где их переплавляют в более привлекательные формы.

В марте прошлого года воры через тоннель проникли в соседнее банковское хранилище. Они связали охрану, вскрыли около 200 банковских ячеек и перед уходом подожгли хранилище. Но здесь, в центральном банке, заверили меня служащие, подземное хранилище не соединяется ни с одним из парижских подземных ходов. Я спросил, пытался ли кто-нибудь его ограбить. Один из служащих рассмеялся в ответ. «Это невозможно!» – заверил он.

Я вспомнил Наполеона, основавшего в 1800 году Банк Франции, который как-то сказал: «Для французов нет ничего невозможного».

Мы выходим через стальные двери, поднимаемся на 10 этажей, проходим через сканирующее устройство и через комнату со стеклянными стенами и раздвижными дверями. Оказавшись наконец на улице, мы с Альваресом какое-то время приходим в себя после увиденного и услышанного. «Кто-нибудь проверил твою сумку?» – спрашиваю я. «Нет. А твою?»

Мы идем по улице. Я замечаю люк, который должен вести в тоннель. Тоннель, возможно, идет параллельно улице, а возможно, ведет в сторону хранилища. Я мысленно начинаю двигаться в этом направлении, представляя себе путь и его многочисленные ответвления. Именно так катафилы описывали то состояние, которое возникает, когда возвращаешься на поверхность.

Небольшой музей скульптур. Еще во время активной добычи, многие каменоломщики выражали свое творчество в виде маленьких скульптур или миниатюрных постройках.

Миниатюрная копия дворца Пор-Маона, расположенного на одном из Болеарских островов.

Оссусарий

По сложившейся христианской традиции усопших старались хоронить на прилегающей к церкви земле. В начале периода Средневековья католическая церковь всячески поощряла захоронения возле церквей, получая немалые прибыли за отпевание умерших и за места на кладбище.

Поскольку к середине XVIII века кладбище Невинных (функционировавшее с XI в.) с стало местом погребения двух миллионов тел, слой захоронения уходил в глубину иногда на 10 метров, уровень земли поднимался более чем на два метра. В одной могиле на разных уровнях могло находиться до 1500 останков разного периода. Кладбище стало рассадником инфекции, однако священники выступали против закрытия. Но, несмотря на сопротивление представителей церквей, в 1763 году парламентом Парижа был издан указ о запрете захоронений внутри крепостных стен города.

В 1780-м году стена, отделявшая кладбище Невинных от домов на соседней улице Рю де ля Лянжри, обрушилась. Подвалы близлежащих домов наполнились останками умерших и огромным количеством грязи и нечистот. Кладбище закрыли окончательно и хоронить в Париже запретили. В продолжение 15 месяцев каждую ночь конвои в чёрном вывозили кости, чтобы затем продезинфицировать, обработать и уложить в заброшенные карьеры Томб-Исуар на глубине 17,5 метра. Позже было решено очистить ещё 17 кладбищ и 300 культовых мест города.

В начале XIX века под руководством Эрикара де Тюри — тогдашнего главы Инспекции, в катакомбах провели работы, во время которых был создан подземный некрополь, предназначенный для посещения широкой публики.

Именно Де Тюри принадлежит “авторство” в выборе разнообразных изречений, начертанных на стенах катакомб, в том числе и встречающего посетителей на пороге: “Остановись! Здесь царство смерти!”, которое принадлежало аббату Жаку Делилю.

Со временем в катакомбах оказались останки деятелей королевской эпохи: министров Людовика XIV — Фуке и Колбера. После Реставрации монархии с кладбища Еррансис были перенесены останки Дантона, Лавуазье и Робеспьера, с Сен-Этьен-дю-Мон — Марата.

С кладбища Сен-Бенуа сюда переместились кости сказочника Шарля Перро. Литературный мир “представлен” в подземельях костями Рабле (прежде захороненного в монастыре Августина), а также Расина и Блеза Паскаля (ранее они покоились в Сен-Этьен-дю-Мон).

По иронии судьбы останки инициатора и организатора подземных захоронений — Шарля-Акселя Гийомо, равно как и его преемника и последователя — Эрикара де Тюри, в итоге также оказались в оборудованных ими же самими катакомбах, после того, как были закрыты кладбища Сент-Катрин и Сен-Бенуа.

Поскольку, чтобы попасть в подземные галереи, необходимо знать, где располагаются входы, то “туристам” волей-неволей приходится пользоваться услугами катафилов. Последние относятся к “туристам” весьма скептически, поэтому среди проводников из числа катафилов хорошим тоном считается в качестве посвящения в тайны катакомб оставить любопытствующих в одиночестве в полной темноте подземных галерей на несколько часов — чтобы они потеряли излишнюю самоуверенность и прониклись неподдельным уважением к подземному миру и его обитателям…

Возле входа на станцию метро Данфер-Рошро (ориентир — знаменитый лев работы скульптора Бартольди, автора статуи Свободы) находится небольшой павильон. Это и есть вход в знаменитые парижские катакомбы.

Патрулирует катакомбы специальная спортивная бригада полиции, созданная в 1980 году с целью соблюдения закона от 2 ноября 1955 года, запрещающего всем посторонним находиться в подземных карьерах Парижа вне туристических зон. Минимальный штраф за нарушение — 60 евро.

Сегодня для посещения туристами оборудовано 2,5 км подземных ходов. При посещении катакомб некоторые, по желанию, могут ограничиться лишь исторической экспозицией, без посещения самого оссуария. Фотографировать внутри со вспышкой или со штативом запрещено.

Один из фактов истории катакомб: Сторож церкви Валь-де-Грас Филибер Аспер, в поисках винных погребов, пытался исследовать катакомбы, протянувшиеся на сотни километров. В 1793 году он заблудился в этом лабиринте, и его скелет нашли только через 11 лет, опознав по ключам и одежде.

Существование катакомб Парижа находится под угрозой. Основная причина — подземные воды, размывающие основание и крепления катакомб. В начале 1980 года уровень подземных вод в некоторых местах начал подниматься, в результате чего оказались затопленными некоторые галереи.